По следам комментов у Нектостин. Она решила разобрать «Место встречи» с классовой позиции, ИМХО, не очень удачно, во всяком случае не совсем с той стороны, как мне кажется, с которой нужно. Ну да я хочу не фильм обсуждать, а просто это стало поводом высказать некоторые давно крутящиеся мысли, которые вообще говоря требуют ещё думать, но хотя бы наметить не мешает — хотя бы в качестве гипотез.

Предположу вещи страшные и некошерные. Например, у ряда левых блогеров стало общим местом примерно такое положение: де, после революции и при Сталине диктатура пролетариата была, а потом негодяй Хрущёв её отменил. Я скажу, что не было вообще никогда никакой диктатуры пролетариата. В стране, где не менее 80 % населения — крестьяне, диктатура может быть сугубо в её прямом значении — диктатурой некоего узкого слоя лиц, представляющих определённый класс общества, то есть диктатурой меньшинства. И отнюдь не пролетариата между прочим. Рабочий, если он и участвовал в этой «диктатуре», садясь в партийно-начальственное кресло пролетарием быть переставал. Меняя место у станка на кресло, человек меняет своё социальное положение.

Вообще, диктатура пролетариата подразумевает диктат классовой воли прогрессивного большинства реакционному меньшинству, когда пролетариат составляет подавляющее большинство общества. Где мы это большинство увидели, особенно в первые лет 30 Союза? Когда на момент революции пролетариат составлял очень небольшую долю населения. И сельское население составляло большинство вплоть до где-то 60-х годов, когда уровень урбанизации перевалил за 50%.

Самое смешное, что к диктатуре пролетариата брежневская эпоха была даже ближе сталинской (хотя во всё время реально до этого было как до Пекина раком на карачках что до, что после) — расслоение между разными слоями общества было гораздо меньше, чем при Сталине. Эпоха, называемая сталинской, была гораздо более элитаристской и способствовала обособлению начальствующих лиц, причём не только формально, но и по реально получаемым жизненным благам в гораздо большей степени, нежели в поздние времена. То есть в поздние времена как раз уже было то абсолютное большинство трудящихся, которое могло бы на что-то претендовать именно в демократическом смысле понимания диктатуры пролетариата.

И ведь действительно, в «застойные» и поздние советские годы уровень жизни большинства населения и «начальства» весьма незначительно различался, причём разница эта в абсолютном выражении была ниже, чем, скажем в 30-е годы — благодаря индустриализации и урбанизации с её массовым жилищным строительством, начавшимся в 50-е и продолжавшимся все оставшиеся годы Союза. И рабочий, и директор, и врач, и учитель, и партийные руководители, особенно не очень высокого ранга, могли жить в одном многоэтажном доме в одинаковых квартирах — и это не было чем-то из ряда вон. В те же 30-е отдельная квартира была для большинства горожан недосягаемой роскошью. В общем, социальная среда в поздние советские годы была на самом деле куда однородней, чем ранее.

Но с другой стороны тут на первый план стала выходить как раз разница относительная — даже те небольшие по нынешним меркам официальные и неофициальные привилегии начальства воспринимались всё хуже и хуже, как негативные явления и ущемление масс. И это совершенно правильно — даже если кто-то несправедливо имеет на копейку больше, то это положение совершенно негодное для общества, претендующего на строительство коммунизма.

Замечу, что тут сказался и изменившийся социальный состав: если для по факту ещё крестьянского общества, только вышедшего из совсем уж затхлой сословной системы, восходящей к средневековью, привилегии и более высокий уровень жизни начальства воспринимался во многом как данность, то с индустриализацией общества появилось множество и профессий, ранее не существовавших, представители которых занимали скорее промежуточное положение мужду прежними социальными низами и верхами, и соответственно людей, достаточно образованных, которые уже не смотрели на такие вещи как на состояние естественное и которые, помимо всего, претендовали как минимум на долю для себя не меньшую, чем пресловутое начальство.

Причём замечу, к слову о том, может ли «начальство» быть классом и иметь собственные интересы: ещё как может. И могут ли они из-за этого убивать, например. Мы просто не понимаем, хотя уже мордой по столу возят, что одно дело политический трёп и раздача мест в карликовых «партиях» из трёх человек, как сейчас — это игры, от которых ничего не зависит и ничего не решается, кроме тешения самолюбий, а когда место какого-нить секретаря пусть даже в самом Зажопинске даёт вполне реальный кусок хлеба — а особенно в стране, где это была самая буквальная ценность дороже золота, от которой зависела жизнь, где голод во время гражданской войны был перманентным состоянием — тут всё становится иначе. Мысленно представьте, что вы сейчас вдруг заняли какое-то положение в некой структуре, которое даёт хотя бы прожиточный минимум — вы ногами и руками будете держаться и за топор возьмётесь, если альтернатива — место на кладбище после весьма долгой и мучительной смерти. А уж если оно даёт что-то сверх того, да возможность распоряжения материальными ресурсами… Это власть, реальная и интересы отнюдь не абстрактные.