Роль субъективного фактора в социально-экономических процессах зачастую недооценивается: если положение «бытие определяет сознание» принимается как правило безоговорочно, и даже некритично возводится в некую сияющую догму, объясняющую всё, то с обратными связями зачастую туговато, с влиянием этого самого сознания на бытие — вплоть до полного отвержения как «идеализма». Хотя последовательный материалист должен бы признавать мышление материальным процессом и таким образом само являющимся частью бытия. Анлазз наконец затронул этот вопрос (1, 2, 3) но однако так, что мне осталось только руками развести. Я тут сейчас не буду вдаваться в то, что имел в виду на самом деле Ефремов под инфернальными фантомами и загрязнением ноосферы и достаточно ли исчерпывающа интерпретация Антона — вопрос не на две минуты, но такое лобовое постулирование, дескать граждане оказались во власти «пережитков сознания», оставшихся в наследство от «проклятого прошлого» и потому приключилась реставрация капитализма, у меня вызвала оторопь. Хотя и с сознанием у граждан были и остаются проблемы, и фантомов в оном более чем, но в данном случае как раз телега впереди лошади, а объяснение более простое, не требуещее привлечения настолько изощрённых велосипедов. Но показывающее как раз господствующий шаблон левого мышления в постСССР, о котором я не раз уже говорил: это священная корова социализма и общественной собственности на средства производства и отсутствия на оные собственности частной в СССР и иже с ним. Поскольку корову эту ставить под сомнение нельзя, то остаётся только изобретать эпициклы и рассказывать, что граждане дались ёбу под давлением тяжёлой кармы.

По ходу мне вспоминается недавний пост Боти, в котором он размышляет среди прочего как раз о пережитках, проявлющихся в том, что граждане безответственно относятся к средствам коллективного пользования (на примере каршэринга в данном случае) и что при социализме придётся с этим как-то бороться, приучая людей к этой самой ответственности. В частности там есть фраза «Возможны ли коллизии, подобные описанной выше, в таком случае? — Единственным честным ответом будет «да, конечно!» Мы все помним поговорку, появившуюся задолго до развала СССР: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг ничьё». И далее следует рассуждение, о том что ранее «во времена расцвета колхозов, когда люди были реальными совладельцами своего агропредприятия, этот вопрос как-раз решался проще <…>».

Тут можно, кстати вспомнить характерный эпизод из «Лезвия бритвы», где один из персонажей возмущается мальчишкой-хулиганом, испортившим телефон-автомат и разбившим стёкла в будке: «Обидно, разве так можно детей воспитывать? Кто будет из него, труса паршивого? Напакостил и спрятался, так жить учат? Ему же в коммунизм идти! Слов нет, район у вас красивый, новый, а народ ещё не хозяин! Разве хозяин будет портить свое же, обижать людей? Холуй это, а не хозяин!» Между прочим, картина типична и проблема перманентная на протяжении десятилетий и после выхода романа в начале 60-х: найти работающий автомат зачастую было непросто, особенно на окраинах, а уж изгаженные, исписанные с побитыми стёклами будки были некой константой пейзажа.

Так вот, мне представляется, именно что «хозяином» «народ» ни фига и не был, а потому и относился ко всему соответствующе. «Всё вокруг ничьё» — это не про ничьё, это про ЧУЖОЕ, про то что НЕ СВОЁ. Если уж искать субъективный фактор, то он и заключался в том, что «своей» эту самую якобы «общественную» собственность никто не ощущал. А не ощущал не потому что какой-то инерционный шаблон довлел, а потому что оно объективно и не было своим. Собственно в этом перестроечный пафос и заключается: доколе мы будем только говорить про «своё», когда оно наконец станет «нашим»? Перестроечными дрожжами было то, что социальной справедливости, в декларируемом официозом виде, не было достигнуто, зато была достигнута степень отчуждения совершенно некоммунистическая. Пресловутый вопрос собственности таки стал ребром.

А вот тут-то и можно сослаться на пресловутую инфернальную карму: природа идёт путём наименьшего сопротивления (пресловутая «игра в кости») и вслед за ней общество шло им десятками тысяч лет, и здесь себе не изменило: наиболее простым и приемлемым выходом массовое сознание сочло самый реакционный — «всё надо взять и поделить» наконец «по справедливости». То есть приватизировать. И кстати, идеология пресловутой ваучеризации спекулировала именно на этом: дескать, давайте таки станем наконец реальными совладельцами. Мелкобуржуазная мечта Шарикова наконец осуществилась. Единственно таким образом, каким такие мечтания и могут осуществиться — то есть с киданием этих самых мелкобуржуазных мечтателей через половой орган в пользу буржуа крупных.

Но опять таки, это «простое решение» не на пустом месте возникло, а на основании опыта. А опыт этот был на протяжении последних по крайней мере пяти тысяч лет преимущественно опытом классового общества, когда хозяином можно себя чувствовать во всей полноте только состоя в определённых отношениях с другими людьми.

А у опыта есть свой, так сказать, метаопыт, опыт обращения с опытом, а он исходно был консервативен. В частности выражается в программистском анекдоте: «Папа, а почему солнце восходит на востоке? — Да? У тебя всё работает? Ничего не меняй». Об этом красиво писал тот же Антон, когда рассуждал о том, что в традиционном обществе, которое находилось в состоянии весьма неустойчивого равновесия с природной средой, на которое оказывали влияние самые разнообразные факторы и любое изменение могло нарушить это равновесие в негативную сторону, эксперименты несли весьма большие риски и любая неудача могла привести общину тупо в вымиранию, поэтому отношение к новациям было априори отрицательным — опыт учил, что таки не надо качать лодку. Зато опыт отцов и дедов, поскольку был проверенным решением, приобретал практически сакральный статус.

Вот, пожалуй, давление этого метаопыта и есть самый большой «фантом», который определяет как первую реакцию на неудачу отказ вообще от любых попыток изменения и желание побыстрее вернуться на исходные позиции, к проверенному и работающему. Именно это создаёт весомость идеологическим обоснованиям подобных откатов. Понимание того что условия изменились радикально и в забеге по горящему и рушащемуся мосту надо делать шаг вперёд, а не назад — далеко не тривиально. Перебить этот опыт может только другой, зримо, очевидно удачный и неоспоримый, несомненный. А такового по сути ещё у человечества не было. Оно собственно только в 20 веке и сделало какой-то первый реальный подход к нему. Не имея ещё достаточной базы для окончательного рывка вперёд, что и составляет причину отката. Но именно объективная недостаточность этой базы тут первична, а не реакция на неё.