Никудышная

Взбалмошная «трудная» Аня в очередной раз, после драки со сверстницей — девочка заика, а подростки часто бесжалостны к детям с подобными недостатками — попадает в милицию, после чего родители решают отправить её к родственникам отчима в деревню, «подальше от греха»: компании, милиции и возможной постановки на учёт с перспективой спецПТУ в итоге. Однако и там она не уживается, с посторонними, в общем-то людьми: она полагает, что её просто спихнули подальше с глаз долой. Мать, пока дочка росла подобно сорной траве, больше была занята «устройством личной жизни», да и сейчас она ждёт ребёнка и ей не до Анны, а когда та выросла — никто уже не знал, что, собственно, с ней делать. Неизвестно, как бы сложилась судьба девушки, если бы ей не повстречался старик, живущий на отшибе у старой мельницы — немного нелюдимый, суровый ветеран, по полушутливому, полусерьёзному убеждению местных жителей — колдун и знахарь. Неожиданно их судьбы переплетаются и девушка обретает в нём мудрого и опытного, хотя и сурового, наставника, старшего друга — деда.

Ещё одна великолепная работа Динары Асановой. Анну сыграла Ольга Машная — наверное, это одна из самых ярких её ролей, а деда Савву Мельникова — Михаил Глузский. Фильм был снят для телевидения, получился каким-то камерным, без «широкоформатного» размаха, в духе популярной тогда «деревенской прозы» и проблемы столкновения города и деревни, современности и традиционного уклада.

«Ритм пульса современности» очень удачно схвачен с первых кадров: съёмки встречи молодёжной тусовки прямо на улице, среди мельтешащей суеты города, под звуки модной тогда поп-музыки, яркие пятна красок одежды и модерновые титры: чёрные прямоугольники с белыми буквами, впечатанные в кадр. Не знаю, существуют ли какие-то классификации стилистики титров, но как-то вот так получается, что бывают титры обычные, а бывают такие — посмотришь и сразу понимаешь: это — «современные». Авторы как бы подчёркивают текущий момент. Причём это характерно именно для той эпохи — конец 70-х — начало 80-х. Сейчас нас ничем не удивить, никакими дизайнерскими изысками.

Вообще тогда слова «современность», «прогресс», «НТР» были популярными мемами и, пожалуй, в большем ходу, чем сейчас. Сейчас острота восприятия нового как-то стёрлась, оно мелькает с такой частотой, что скорее утомляет: новые мобильники, новые компьютеры, новые авто, а по сути — всё то же самое, что и вчера, каждый божий день. Да и идея прогресса во многом оказалась дискредитированной, в иных кругах он — ругательное слово. А тогда современным было быть модно, «современный» — значит передовой, хороший, качественный, новое лучше старого.

Подобное отношение к времени и развитию характерно для европеизированного мышления, началось не вчера, а с приходом капиталистической эпохи, изобретением часов и успехами промышленности. Сегодня оно пришло к своей крайности — модно уже даже быть не современным, а модно быть модным, новое успевает забыться, не успев толком стать старым и обрести своё место, технические новинки попадают в хлам едва сойдя с конвеера, а новости уже через сутки интересны только архивариусам.

И всё же был тогда, тридцать лет назад, у «современности» свой специфический привкус. Это время уже уверенных успехов в космосе, пары десятков с лишним лет эксплуатации атомных станций, «строек века» огромных масштабов, наглядно демонстрирующих силу техники и человека, его власть над природой, время первого относительного изобилия вещей — появились телевизоры, магнитофоны, стиральные машины и прочие бытовые приборы, без которых ныне жизнь не воспринимается удобной, по улицам бегало уже несколько моделей «жигулей» — розовой, голубой, и золотой одновременно мечты советского «среднего класса». Худо-бедно, но огромная масса населения поселилась в городских, каких-никаких, но приспособленных для жизни высотных домах.

Замечу — это часто не любят вспоминать, ругая советские реалии — для множества людей наши панельные уродцы стали первым в жизни отдельным жильём и вообще первым жилищем, которое достойно такого названия. До революции основная масса населения была крестьянской, условия быта которой были по нашим меркам весьма своеобразны, помимо чисто бытовых особенностей, деревня не знала и понятия «личной жизни», приватности. После революции, с началом индустриализации, в города хлынул огромный поток населениия для работы в промышленности. А размещать его было негде. Жилищный вопрос по сю пору один из острейших. Люди ютились в коммуналках, тоже далёких от представлений об удобстве и приватности.

«Оттепель» подарила хрущёвки и типовую застройку.

Такие изменения воспринимались положительно и рождали определённый оптимистичный настрой, пожалуй что иной раз чрезмерно оптимистичный, особенно при взгляде спустя годы из нашей реальности. Впрочем, параллельно ему тут же возникла реакция на изменившиеся социальные условия. Эти и другие факторы привели к формированию специфического социального и культурного феномена современного городского общества.

Новая жизнь дала и новые проблемы: иные условиях рождали иную мораль, иные штампы поведения, приоритетными становились ценности, отличные от привычных. Многие с появлением отдельных квартир связывают нарастание отчуждения между людьми — можно услышать ностальгические воспоминания о том, как сплочённо жили в коммуналках, «хоть ругались, но если что случалось — все помогали», «а теперь соседей по площадке не знают». Конечно, это слишком простое объяснение — здесь действует целый комлпекс причин, однако действительно отчуждение растёт, атомарность общества увеличивается. Лихорадочный ритм жизни, постоянная спешка, явная и неявная конкуренция рождает постоянные стрессы, жизнь становится забегом в беличьем колесе — дом-работа, работа-дом, при постоянной информационной перегрузке в то же время информация эта на редкость однообразна. Города переполняет давка в транспорте и толкотня на улице. За тысячей мелочей теряется главное, жизнь разменивается на стремление к мелким целям, рост благосостояния оборачивается погоней за вещами. Развлечения так же одноообразны и примитивны, как та деятельность, стресс от которой ими пытаются снять, усугубляя бессмысленность происходящего. Что всё вместе создаёт удушливую атмосферу и среду для пьянства, наркомании, преступности.

И в эту жизнь постоянно вступают новые поколения, мятущиеся и беспокойные, дети городских дворов, ищущие своё место в этой суете и часто его не находящие, обычно плохо воспитанные, кое-как образованные и не знающие, куда и зачем себя применить.

Как ответная реакция — появляются произведения, пытающиеся осмыслить положение, разобраться в происходящих процессах или хотя бы для начала описать их. Но вместе с ними появляется тенденция к идеализации деревенской жизни, размеренной, якобы априори лучше городской, крепкой своей традицией, истинными ценностями, глубинной земной мудростью и некой особой народной моралью, уже испытывающей разрушающее влияние города, но всё ещё не сдающая последние бастионы. Наверное довольно типичным будет сюжет, в котором герой, после скольких-то лет жизни в городе, ставший уже совсем городским, либо вообще закоренелый горожанин, однажды возвращается или приезжает в деревню, сталкивается с сермяжной правдой и глубинами народной мудрости и осознаёт всю порочность своего образа жизни. Как вариант — селянин в городе, поудивлявшийся всем несуразицам, попавший в энное количество нелепых ситуаций, выявляющих всё городское зло и всю глубину простодушия незамутнённого путешественника, с облегчением возвращающийся обратно. Например, как в «Родне» Михалкова.

В «Никудышной» похожая ситуация — неправильная городская девчонка попадает в деревню и сталкивается с теми первоосновами.

Безусловно, утверждения «город — зло, корни в почве, так вернёмся к корням» слишком примитивны и не раскрывают ни сущности проблемы, ни не показывают пути решения. И безусловное достоинство картины в том, что расхожий сюжет не стал самоцелью, а сам фильм — утверждением банальности. Деревня здесь скорее антураж, фон, материал, декорация для раскрытия темы. В центре внимания всё же девочка, происходящее с ней и изменения в ней. Киноглаз откровенно любуется превращением нагловатой оторвы в ангелоподобное существо с милым личиком, пухлыми щёчками, ниспадающими локонами и большими глазами.
В фильме и деревня достаточно условна, и город — я сколько ни пытался опознать, но ни к какой известной мне субкультуре изображённую молодёжную компанию отнести не смог. Скорее всего это просто обобщённый образ тусующихся подростков — нарочито ярко и претенциозно одетых, слушающих шумную модную музыку, старательно раскованных и демонстративно независимых. Впрочем, может быть кто-то из зрителей узнает в них себя и подтвердит — да, именно такими мы были, так одевались и это слушали.

Но, наверное, в этом проявилась в очередной раз сила режиссёра — несмотря на условность, фильм рождает отклик, сочувствие и соучастие зрителя, ощущение настоящего, сияния невидимого света за кадром. Впрочем, кадры сияют вполне явственно — пейзажи, картины закатов, реки и неба, столбы света в комнате создают ощущение пронизанности солнцем.

В фильме нет натужной назидательности и плоского морализаторства, хотя главный герой и произносит время от времени подобающие высказывания о молодёжи и нравах. Нет и умилённого любования почвой под ногтями, ни стремления к «опрощению». Героиня, несмотря на изменения в себе, не становится «деревенской», она всё время явственно отстранена, находится за какой-то чертой, отделяющей её и от городской повседневности, и от сельской. В финале она собирается уехать обратно в город.

Надо сказать, что мне местами повествование показалось нелогичным, дёрганным, даже поверхностным. Не знаю почему — возможно, от того что на телевизионных лентах часто лежит печать некой вторичности, второстепенности по сравнению с «большим» кино, связанное с сиюминутносттью телевизионного производства, нацеленностью его на, так сказать, широкое потребление, здесь и сейчас. А может просто жанровая особенность. Говоря литературным языком, это рассказ, а не повесть и тем более не роман, нет этакой эпичности и фундаментальности. Но, при том при всём, язык не повернётся сказать, что работа в целом поверхностная и плохая. Тот случай, когда несмотря на недостатки, произведение доносит до зрителя что-то нужное, совершенно ему необходиомое и тем окупает огрехи. То, что картина интересна и сейчас, говорит о её качестве.

Хотелось бы отметить звуковое оформление, создающее своеобразную атмосферу. В фильмах Асановой хорошо подобрана музыка. Её в этом фильме, в общем, немного, но к месту. Особо отмечу подчёркивание столкновения разных миров, которое создаётся контрастом популярных эстрадных мотивов с русскими народными песнями в исполнении ансамбля Дмитрия Покровского.

Надо сказать, что мы часто не имеем ни малейшего представления о подлинной народной песне и вообще народной культуре, обычный набор исчерпывается сувенирным комплектом из матрёшек, балалаек, «хохломы», кокошников с цветастыми сарафанами и попсовых песенок в псевдофольклорном стиле. И непривычное уху исполнение просто потрясает. В книге о Покровском так описана его встреча с народным пением: «Только впервые оказавшись среди настоящих поющих крестьянок, он испытывает потрясение, которое не забывает никогда. Режут пространство голоса — пронзительные, «неправильные» и вдруг удивительным образом складывающиеся в гармонию, которой ну никак не должно было быть. О чем они поют? Кажется, он не понимает ни слова. Да, наверное, и не надо понимать. Надо понять что-то главное, что передается помимо текста. Голоса сплетаются, диссонируют, живут своей непостижимой жизнью — вроде бы некрасивые, но потрясающие».

Соединение изображения и песни в фильме даёт сильный эмоциональный эффект, будоража что-то сокровенное, действительно глубинное, связующее времена и в то же время придающее картине реалистичность.